Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Опять наступило это лето, от которого никуда не спрятаться, от которого плавится асфальт на дорогах, от которого круглосуточно болит голова, от которого жить не хочется. читать дальшеДо поздней осени на небе не будет ни облачка, одна лазурная синь, как говорят поэты, и я ненавижу эту синь и этих поэтов. Ночью сплю абсолютно голый, без подушки и без покрывала, и всё равно снятся кошмары: в Тивериадском озере высохла вся вода, и я брожу по дну, по тине, и выковыриваю из-под камней подыхающих придонных рыб с безумными, выпученными, глупыми глазами, с возвращенных сирийцам холмов Голан меня обстреливают пулеметы, я спотыкаюсь, но продолжаю собирать рыб, потому что все равно жрать надо.
Почти сто десять лет назад был популярен "проект Уганда": вместо Палестины собрать и поселить всех желающих в центральной Африке. Не знаю, что было бы, если бы победили сторонники этого проекта, но знаю точно, что в таком случае меня бы в Уганде не было. Здесь - сорок в тени, но это образное выражение, ибо тени нет, зато нет и влажности; а в Уганде - все пятьдесят плюс почти стопроцентная влажность джунглей.
Мне рассказывал приятель, степенный желтобородый хасид, последователь Вижницкого ребе, любитель покурить, выпить и закусить, что в Бразилии летом может быть и все пятьдесят пять. Хасида зовут Клапольдс (я до сих пор не знаю, имя это, фамилия или кличка); много лет подряд он ездит в Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу посланником своего ребе, и проводит там по полгода. Не знаю, что нужно его ребе в Бразилии, но знаю, что Клапольдс - несчастный человек. Там в лесах много диких обезьян? - спросил я его как-то, когда в сорокаградусную жару мы пили водку, закусывали бананами и ежеминутно ходили к железной бочке с водой окунать в нее голову. Вода в бочке нагрелась, не освежала, и я, закрывая глаза, воображал, что купаюсь в Амазонке, под сенью пираний. Это придавало особую пикантность водке, которая тоже степлилась и даже почти кипела. Обезьян там много, это верно, согласился он, но я, представляешь, скорее предпочел бы иметь дело с ними, чем с тамошним климатом. Нет, не представляю, ответил я; не представляю, что может связывать вижницкого хасида с бразильскими обезьянами - ты им проповедуешь слово Божье, что ли?.. Я вообще никому его не проповедую, - мрачно сказал он, - я там сижу, потому что мой ребе так хочет... Какой у тебя ребе садист, пробормотал я и, раздевшись, полез в бочку. Я сидел в ней, как Железный Дровосек в бочке с маслом в сырых чертогах сумрачной страны семи Подземных королей. Да, сказал он, завистливо глядя на меня, то есть нет. Ребе велик. Он великий мудрец. Тогда снимай лапсердак и лезь ко мне, предложил я, - посидим, как японцы в самурайской бане. Клапольдс не мог раздеваться прилюдно, ему это западло. Он может раздеваться только в микве или перед женой, и то без света. Он жевал губами и смотрел на меня с укоризной. Ну, так как там, в Рио-де-Жанейро, сказал я из бочки. Там по субботам нужно идти в синагогу через весь город пешком, скорбно ответил он. Там пятьдесят пять в тени небоскребов, и дорога берет часа два с половиной, а я в традиционной одежде, ты понимаешь. Я смотрел на него из бочки. Традиционная субботняя одежда появилась в средневековых гетто, и включает теплые стеганые кафтаны и шерстяной талес, который нельзя снимать, если ты идешь молиться. И меховой штраймл на голове. Краков пятнадцатого века и понятия не имел о стране, где в лесах живет много диких обезьян. Америго Веспуччи еще не открыл Бразилию. Я почесал ухо и губами, как на гармонике, изобразил мелодию из "Генералов песчаных карьеров". Ты знаешь, что Америго Веспуччи был итальянец, спросил я Клапольдса. Да? - удивился он, обмахиваясь черной бархатной шляпой, - что ты говоришь? И понятия не имею... Там в синагогу люди приходят в трусах и майках. Нормальные люди, не мне чета, добавил он грустно, я так не могу. Моряк, покрепче вяжи узлы, гулко закричал я из бочки, ты же хасид, ты не имеешь права грустить, ты должен разрывать смехом завесу бытия. Немедленно начинай разрывать смехом. А-а-ха-ха!!.. - натужно закричал он, закидывая к ослепительному солнцу острый кадык и стекленея глазами. Проходившие мимо девицы интеллигентного вида шарахнулись в сторону, бормоча одна другой - "и этот с утра нажрался..."
Я привстал в бочке, потянулся к деревянной полочке, не дотянулся и щелкнул пальцами. Клапольдс, шаркая по песку зимними ботинками, уныло дотащился до меня с бутылкой в одной руке и с гроздью бананов в другой. Он сел рядом, воровато огляделся по сторонам, вдруг решился: мгновенно стащил с себя лапсердак и кинулся в бочку, как был - одетый в белую рубаху со спущенными рукавами и черные штаны до колен, из-под которых выглядывали шерстяные чулки. На голове его сидел забытый котелок. Запахло мокрой шерстью. На поверхности, под самым моим носом, как лодочки плавали ботинки со старомодными пряжками. Я вспомнил безразмерные башмачки с серебряными пряжками, которые в стране Гудвина сперва носила Гингема, потом - Элли, и которые после, по слухам, попали в кратковременное пользование к отвратительной, дурно пахнущей Бастинде, пятьсот лет не мывшейся и не чистившей зубов.
Покрутившись, мы уселись в тесной бочке и блаженно уставились друг на друга. Пока несут сакэ, - запел я, и он подхватил псалмом Давида. Мы чокнулись рюмками и закусили бананом, одним на двоих. Я воображал, что это - соленый огурец. Что воображал Клапольдс, я не знаю. По улице проезжали автомобили, грузовики и автобусы, водители притормаживали и завистливо глазели на странную пару в бочке. Один седобородый водитель остановил машину и вывел с собой юную жену. Они подошли к нам и уставились. Над водой торчали две головы и две бороды - одна желтая, другая черная. Присоединяйтесь, барон, сказал я. Водитель, как будто ожидавший приглашения, с готовностью стал раздеваться. Нет, - сказал заплетающимся голосом посланник вижницкого ребе, выжимая мокрые пейсы, - мы имели в виду не тебя, а твою жену, с тобой будет совсем тесно...
Бородатый засопел, схватил жену за руку и потащил обратно к машине. Жена украдкой оглядывалась на нас. Итак, - сказал я, глотнув из рюмки, - в стране, где в лесах очень много диких обезьян, в синагогу ходят в трусах. Интересно, в чем ходят в тамошние католические храмы? Не знаю, я не католик, я к ним не хожу, - сказал он.
Сзади к нам подошел и остановился Рэмбо Джонсон по кличке Смелый Лев, черный гигант из Иллинойса, в шестьдесят пятом по недоразумению принявший иудаизм и прибывший в Израиль на законных основаниях. Он положил мне на голое плечо ласковую тяжелую лапу. Тебя зовет жена, прогудел он с английским акцентом, она сказала, если ты снова сидишь в бочке и пьешь, чтобы я опрокинул нахрен эту бочку, можно даже с тобой вместе... Как печальна жизнь, сказал хасид, чьей обязанностью в этом мире было разрывать смехом завесу бытия. Рэмбо, бей в барабан бессмертия посреди тьмы этого мира, - пробормотал я слова Будды, - у тебя есть с собой выпить? - Бей в барабан и не бойся беды, - подхватил Рэмбо, расстегивая ремень на брюках. - И маркитантку целуй вольней, - добавил хасид, обнаруживая некоторое знакомство с творчеством великого выкреста. - Слушай, Лев, что там будет с вашими выборами-то, - спросил я, - что там с этим черным парнем? Он что, действительно будет президентом? - Аллах не попустит, проворчал гигант, снимая брюки и оставшись в пятнистых, леопардовых плавках. - Интересно, что у него в голове, и хорошо ли это для нас, - задумчиво сказал Клапольдс. - Ничего хорошего в голове у него нет, у него между ушей - камень, - возразил негр, расстегивая цветастую рубашку и играя ослепительными мускулами на яростном солнце, - я так полагаю, что нам здесь будет пиздец, вот что я полагаю. - Да, я не сомневаюсь, сказал я, - но все же откуда ты знаешь, что у него между ушей камень?.. - Мне ли не знать моего троюродного брата, - ответил гигант, кряхтя забираясь в бочку и осторожно усаживаясь между нами.
Почти сто десять лет назад был популярен "проект Уганда": вместо Палестины собрать и поселить всех желающих в центральной Африке. Не знаю, что было бы, если бы победили сторонники этого проекта, но знаю точно, что в таком случае меня бы в Уганде не было. Здесь - сорок в тени, но это образное выражение, ибо тени нет, зато нет и влажности; а в Уганде - все пятьдесят плюс почти стопроцентная влажность джунглей.
Мне рассказывал приятель, степенный желтобородый хасид, последователь Вижницкого ребе, любитель покурить, выпить и закусить, что в Бразилии летом может быть и все пятьдесят пять. Хасида зовут Клапольдс (я до сих пор не знаю, имя это, фамилия или кличка); много лет подряд он ездит в Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу посланником своего ребе, и проводит там по полгода. Не знаю, что нужно его ребе в Бразилии, но знаю, что Клапольдс - несчастный человек. Там в лесах много диких обезьян? - спросил я его как-то, когда в сорокаградусную жару мы пили водку, закусывали бананами и ежеминутно ходили к железной бочке с водой окунать в нее голову. Вода в бочке нагрелась, не освежала, и я, закрывая глаза, воображал, что купаюсь в Амазонке, под сенью пираний. Это придавало особую пикантность водке, которая тоже степлилась и даже почти кипела. Обезьян там много, это верно, согласился он, но я, представляешь, скорее предпочел бы иметь дело с ними, чем с тамошним климатом. Нет, не представляю, ответил я; не представляю, что может связывать вижницкого хасида с бразильскими обезьянами - ты им проповедуешь слово Божье, что ли?.. Я вообще никому его не проповедую, - мрачно сказал он, - я там сижу, потому что мой ребе так хочет... Какой у тебя ребе садист, пробормотал я и, раздевшись, полез в бочку. Я сидел в ней, как Железный Дровосек в бочке с маслом в сырых чертогах сумрачной страны семи Подземных королей. Да, сказал он, завистливо глядя на меня, то есть нет. Ребе велик. Он великий мудрец. Тогда снимай лапсердак и лезь ко мне, предложил я, - посидим, как японцы в самурайской бане. Клапольдс не мог раздеваться прилюдно, ему это западло. Он может раздеваться только в микве или перед женой, и то без света. Он жевал губами и смотрел на меня с укоризной. Ну, так как там, в Рио-де-Жанейро, сказал я из бочки. Там по субботам нужно идти в синагогу через весь город пешком, скорбно ответил он. Там пятьдесят пять в тени небоскребов, и дорога берет часа два с половиной, а я в традиционной одежде, ты понимаешь. Я смотрел на него из бочки. Традиционная субботняя одежда появилась в средневековых гетто, и включает теплые стеганые кафтаны и шерстяной талес, который нельзя снимать, если ты идешь молиться. И меховой штраймл на голове. Краков пятнадцатого века и понятия не имел о стране, где в лесах живет много диких обезьян. Америго Веспуччи еще не открыл Бразилию. Я почесал ухо и губами, как на гармонике, изобразил мелодию из "Генералов песчаных карьеров". Ты знаешь, что Америго Веспуччи был итальянец, спросил я Клапольдса. Да? - удивился он, обмахиваясь черной бархатной шляпой, - что ты говоришь? И понятия не имею... Там в синагогу люди приходят в трусах и майках. Нормальные люди, не мне чета, добавил он грустно, я так не могу. Моряк, покрепче вяжи узлы, гулко закричал я из бочки, ты же хасид, ты не имеешь права грустить, ты должен разрывать смехом завесу бытия. Немедленно начинай разрывать смехом. А-а-ха-ха!!.. - натужно закричал он, закидывая к ослепительному солнцу острый кадык и стекленея глазами. Проходившие мимо девицы интеллигентного вида шарахнулись в сторону, бормоча одна другой - "и этот с утра нажрался..."
Я привстал в бочке, потянулся к деревянной полочке, не дотянулся и щелкнул пальцами. Клапольдс, шаркая по песку зимними ботинками, уныло дотащился до меня с бутылкой в одной руке и с гроздью бананов в другой. Он сел рядом, воровато огляделся по сторонам, вдруг решился: мгновенно стащил с себя лапсердак и кинулся в бочку, как был - одетый в белую рубаху со спущенными рукавами и черные штаны до колен, из-под которых выглядывали шерстяные чулки. На голове его сидел забытый котелок. Запахло мокрой шерстью. На поверхности, под самым моим носом, как лодочки плавали ботинки со старомодными пряжками. Я вспомнил безразмерные башмачки с серебряными пряжками, которые в стране Гудвина сперва носила Гингема, потом - Элли, и которые после, по слухам, попали в кратковременное пользование к отвратительной, дурно пахнущей Бастинде, пятьсот лет не мывшейся и не чистившей зубов.
Покрутившись, мы уселись в тесной бочке и блаженно уставились друг на друга. Пока несут сакэ, - запел я, и он подхватил псалмом Давида. Мы чокнулись рюмками и закусили бананом, одним на двоих. Я воображал, что это - соленый огурец. Что воображал Клапольдс, я не знаю. По улице проезжали автомобили, грузовики и автобусы, водители притормаживали и завистливо глазели на странную пару в бочке. Один седобородый водитель остановил машину и вывел с собой юную жену. Они подошли к нам и уставились. Над водой торчали две головы и две бороды - одна желтая, другая черная. Присоединяйтесь, барон, сказал я. Водитель, как будто ожидавший приглашения, с готовностью стал раздеваться. Нет, - сказал заплетающимся голосом посланник вижницкого ребе, выжимая мокрые пейсы, - мы имели в виду не тебя, а твою жену, с тобой будет совсем тесно...
Бородатый засопел, схватил жену за руку и потащил обратно к машине. Жена украдкой оглядывалась на нас. Итак, - сказал я, глотнув из рюмки, - в стране, где в лесах очень много диких обезьян, в синагогу ходят в трусах. Интересно, в чем ходят в тамошние католические храмы? Не знаю, я не католик, я к ним не хожу, - сказал он.
Сзади к нам подошел и остановился Рэмбо Джонсон по кличке Смелый Лев, черный гигант из Иллинойса, в шестьдесят пятом по недоразумению принявший иудаизм и прибывший в Израиль на законных основаниях. Он положил мне на голое плечо ласковую тяжелую лапу. Тебя зовет жена, прогудел он с английским акцентом, она сказала, если ты снова сидишь в бочке и пьешь, чтобы я опрокинул нахрен эту бочку, можно даже с тобой вместе... Как печальна жизнь, сказал хасид, чьей обязанностью в этом мире было разрывать смехом завесу бытия. Рэмбо, бей в барабан бессмертия посреди тьмы этого мира, - пробормотал я слова Будды, - у тебя есть с собой выпить? - Бей в барабан и не бойся беды, - подхватил Рэмбо, расстегивая ремень на брюках. - И маркитантку целуй вольней, - добавил хасид, обнаруживая некоторое знакомство с творчеством великого выкреста. - Слушай, Лев, что там будет с вашими выборами-то, - спросил я, - что там с этим черным парнем? Он что, действительно будет президентом? - Аллах не попустит, проворчал гигант, снимая брюки и оставшись в пятнистых, леопардовых плавках. - Интересно, что у него в голове, и хорошо ли это для нас, - задумчиво сказал Клапольдс. - Ничего хорошего в голове у него нет, у него между ушей - камень, - возразил негр, расстегивая цветастую рубашку и играя ослепительными мускулами на яростном солнце, - я так полагаю, что нам здесь будет пиздец, вот что я полагаю. - Да, я не сомневаюсь, сказал я, - но все же откуда ты знаешь, что у него между ушей камень?.. - Мне ли не знать моего троюродного брата, - ответил гигант, кряхтя забираясь в бочку и осторожно усаживаясь между нами.
На въезде в Иерусалим сооружается подвесной мост
