Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Почему, почему... Патамушта - отвечаю вопрошающим. Да. Вовсе не интересная запись, искать здесь ничаво такого не нада. Ничаво тут таково нынче нетути. Марга, скоро я на язык падонкафф перейду снова, занава, сызмальства. Патамушта: -билетов на Питер пока что нет и даже не предвидится; предвидятся только дикие очереди в МВД, где нужно менять иностранные паспорта и фотографии к ним - пришло время, да и дочка сильно быстро растет, старый снимок уже ни на что не похож, на таможне тормознуть могут. А Питер уже стал для меня, зануды грешного, как мания - любой разговор у меня сворачивается на сосны и звезды Севера, вне зависимости от степени заинтересованности внимающего собеседника; уразумейте при этом, что я не о ностальгии толкую - я вообще ещё лет цать назад в такое понятие не верил вовсе; да и сейчас не очень верю, точнее - лишь допускаю, но у меня не ностальгия, а глубже тут дело, не при чем тут ностальджи как таковая; а при чем - запах зимней хвои и недостаток возможности видеть близких, по-настоящему близких, людей: говорить с ними, улыбаться им, обнимать их, прыгать по кухне от радости, что их видишь, слышишь, внимаешь и отвечаешь им в режиме реального времени. Оттого, что впитываешь их, людей, как губка, - со всеми их ужимками и, бывает, с несуразицами сиюминутности настроения (патамушта сам такой), и даже без грамматически выверенных периодов. Всё равно по кухне прыгаешь. Да, по кухне. Именно там. Где ещё собираются нормальные люди и бьют себя в грудь, и где при ответах на глаза наворачиваются вдруг слезы, и хочется взорвать вселенную со всеми параллельными измерениями, и отдать её для и за-ради? Не в ресторациях же. Хотя и там... но там это - ненастоящие слезы, крокодиловы.
-Ещё потому, что дочка растет, и при этом растет так быстро, что по ее реакциям, вопросам и ответам вдруг понимаешь - время умильности прошло, пришло время присматриваться, косить глазом исподволь, всматриваться - настороженно, как в незнакомого собеседника. И понимать, что где-то промахнулся, где-то не там дал строгача... и(ли) стрекача. И не совсем то и так выходит, как было задумано. Такое соответствие, как у Маркса, с прекраснодушной его идеей всеобщего блага, столкнувшейся лоб в лоб с практической реализацией, с зияющими высотами семидесятой широты в тридцать седьмом.
-И потому, что родители, которые всю жизнь были самыми сильными, самыми смелыми, самыми умными, самыми-самыми, которые ради тебя и горы свернут, и в горящую избу войдут, вдруг в одночасье оказываются почти бессильно копошащимися стариками с медленными движениями, глядящими на всё и на всех уже отстраненно, глазами как бы с серой поволокой, замерзающими на каком-то невидимом, но ощутимо стылом ветру.
-Потому, что свои амбиции, конечно, ты реализуешь, и всё нормально, и всё хорошо, и ты состоялся - в другой стране; и на службе поют аллилуйю, и вот ты приносишь в дар архиву свой личный архив, домашний; и каталогизируешь его, и пускаешь в открытый интернет для желающих пользоваться, как в программе предусмотрено, - и в первую же неделю количество обращений ученых восьми стран достигает двух сотен; и по прошествии недели доступ архива в интернет вдруг вырубается, и не можешь понять, почему; и пожимаешь плечами, и разводишь руками, и ходишь, и скандалишь, и орешь на кого ни попадя, и все вокруг пожимают плечами тоже, - и только заклятый друг - бывшая южноафриканская феминистка - сжалившись, интимно шепчет на ушко, обдавая сложным запахом из смеси вчерашнего гамбургера и сегодняшнего чизбургера из бушменины с приправой из готтентотчины: типа, распоряжение начальства, ты это... не суетись под клиентом, неужто сам не допер: мы тут по тридцать лет работаем, и хоть бы кто хоть бы одну статью опубликовал, а ты... зависть, мальчик, понимаешь? Нет, не понимаю. Это в эсэсэсэре быть могло, а не на западе... не верю. Ну, и дурак, раз не понимаешь, не веришь. Люди всюду одинаковы. Шовинист ты мужской, вонючий. Сама шовинистка, иди ты в баню, иди защищай их права и свои обязанности - иди, дарлинг, от тебя негритятиной угнетенной несет. Обиделась, ушла.
-И просто потому, что другим людям, тебе, как ты искренне полагаешь, близким, сейчас плохо, так плохо, что писать жеребяьи посты у приличных людей держится за неприличие, за которое нужно пинком выставлять за дверь, как прилюдно навонявшего в парадной комнате конюха.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Из Питера прислали с оказией видеокассету, переписанную с древней черно-белой, немой, всё время рвущейся пленки любительской видеокамеры, на которую меня снимал в детстве папа - с 1962-го до 1966-го. Ещё живы бабушки, дедушки и даже прабабушка. Мама с папой такие молодые. Весь день вчера молча сидел, уставясь в видик.
Хорошо, что фильм - немой.
* * *
Я знаю, почему у нас в государстве разруха. Потому что это тот самый случай, когда государством управляет кухарка.
Помню, как мы, солдаты, во время службы смеялись над древним и неподвижным, как египетская мумия, министром обороны СССР - маршалом Устиновым. А вот теперь я живу в стране, где министром обороны стал партийный функционер, который имеет гонору, что твоя египетская мумия, но при этом не только никакого отношения к армии не имеет, но не имеет даже высшего образования и, как я подозреваю, даже аттестата об окончании средней школы не имеет.
Разруха тогда начинается, когда министерством культуры начинает ведать профессиональный лавочник, министерством абсорбции - профессиональный раввин, министерством промышленности - профессиональный таксист, а во главе министерства иностранных дел становится колхозник, не знающий ни одного иностранного языка, да и на своем-то родном разговаривающий с грамматическими ошибками.
Ещё у нас, помню, была когда-то, как бы, обратная ситуация: министр полиции, который в миру был профессором по классическому испанскому языку и средневековой культуре Арагона и Каталонии. Это факт, конечно, отрадный, только результат тот же: разруха.
* * *
Снилось, что я наконец-то приехал с дочкой в Питер. И вот, за три дня до отъезда обратно, американцы атакуют Иран, Иран в ответ атакует нас, все самолеты всех авиакомпаний прекращают полеты, я не могу уехать из России, у меня кончается виза, я, таким образом, нарушаю закон и становлюсь социально опасен, и власти начинают за мной охоту. И я с ребенком ухожу в подполье, и начинаю метаться между ПЧ, готовыми нас приютить, и ПЧ отфутболивают нас от одного к другому. У меня кончились деньги. Держу Бусю за руку, вожу её по ночному городу, она ничего не спрашивает и идет молча - в каком-то беленьком платочке, как маленькая крестьяночка из старых фильмов. А потом тихо просит кушать.
И тут я, слава Богу, просыпаюсь, и у меня трясутся руки.
И я зажигаю ночник, для успокоения хватаю воспоминания о Ремарке, открываю книгу наугад, и читаю:
-Зачем женщина говорит, что любит мужчину, если не хочет с ним спать? - этот вопрос Рут Мартон слышала несколько месяцев подряд, но что ответить, так и не придумала.
С проклятиями на древнееврейском я швырнул книжку в открытый шкаф, и она аккуратно легла на верхнюю полку, среди полотенец, платков и косынок.
* * *
Дядя Миша Чикагский позвонил в три часа утра из Одессы. Позвонил он для того, чтобы продиктовать мне, как пишущему человеку, отрывок из своих мемуаров - отрывок, который он только что вспомнил. Много лет назад ему рассказывал Хачатурян, который композитор, что, когда у Дали умерла его жена Галя, которая была старше его на десять лет, он отказался выходить из своей комнаты и включать свет. И так и просидел много лет в темноте до самой смерти.
Я не понял, с какой интонацией Дядя Миша это рассказывал.
Хотел я сочинить во имя и во славу ещё одну сказку/миф, и приурочить к Событию, - да настроение, как у Омара Шарифа в последнем эпизоде "Золота Маккены", и сказка не сбылась.
-Он пробежал здесь на четвереньках, - задыхаясь, проговорил Моро
(с)
Что делать? Как в классике. Николай Гаврилович со всеми лаптями и онучами русского просвещения, которым нужно, по меткому выражению Василия Розанова, дать под зад.
Четыре года назад, на заре моего интернета, на одном форуме появился человек, которому я не понравился. Понять причину антипатии я не мог, не могу, да и не хочу понимать: ну, не понравился, и всё. Бывает. Нет химии. Мировоззрением я не вышел или местом проживания (что вероятнее). Да. Но я его не трогал, упаси Боже. Нет. Так вот странно и необъяснимо - он сам прицепился, как репей к штанам. И вот четыре года всё цепляется, причем чем дальше - тем тяжелее отодрать. Я ни имени его не знал, ни отчества. Фамилии тоже не знал. И не стремился. Один ник только (и то сказать - дикий он у него какой-то). Почти как друг степей, который калмык.
С клыком. Желтым, как пресса.
Я пожимал плечами - он зверел. Чем дальше - тем больше.
Если бы на заре моего интернета у меня водились бы ревнивые поклонницы, то я бы вообразил, что это - одна из них, принципиально решившая свести меня с ума.
Увы - поклонниц у меня не было.
Наконец это превысило рамки всех возможных приличий, и я стал задумываться.
Прошу минутку внимания.
Я понимаю весь абсурд виртуальных склок между двумя людьми, никогда в жизни не видевших друг друга - ни в упор, ни даже издалека, - и не собираюсь распространяться на эту благодатную, столь популярную нынче тему, но.
Я ведь не ходок по сайтам. Два с половиной года сижу почти исключительно в @дневниках - глухо, как танк в береговой обороне. Мне хорошо: я - сирота, как оптимистично говорил Шолом-Алейхем.
Просто хочу посоветоваться на сугубо виртуальную тему - впервые в жизни.
Вот пусть мне здешние пишущие и принятые в официальных инстанциях и творческих союзах люди, умудренные опытом, объяснят.
Человек пишет редкостные гадости и просто глупости - про меня и про вообще. Проехали. Я молчу. Я вообще в затруднительных ситуациях часто предпочитаю молчать. К сожалению, да.
Ладно.
Тогда человек берет, скажем, мои фотографии, неосторожно выложенные кем-то и где-то в открытом доступе, и начинает осторожно пририсовывать мне рожки к башке и копытца к бутсам (про хвост я уже молчу), объясняя, что это - реклама, скажем, владельца порносайта для любителей, скажем, животных мужского пола, не достигших половозрелого возраста. Я не особый любитель - в известном смысле, конечно - животных мужского пола, не достигших половозрелого возраста, но я молчу. Себе дороже.
Ладно.
Человек тогда делает вот что.
Он вздыхает, машет рукой, откладывает в сторону полуметровые гениталии половонезрелых животных мужского пола, и просто начинает выступать на разнообразных интернет-форумах от моего имени, в качестве ника взяв себе - не кличку там какую-то дикую, типа Либертарного Дракона, а - мои собственные имя и фамилию.
Настоящие.
И пишет он такую гнусь, что приличные люди из ученых кругов, случайно вдруг забредшие на эти форумы, пишут мне недоуменные письма. А некоторые ничего не пишут, не утруждают себя, а просто прекращают общаться. Со мной. Профессора пишут, специалисты с мировым именем пишут. Или не пишут. И две международные конференции, куда меня приглашали, летят к чертям свинячьим. То-есть не конференции летят, конечно, а моё на них гипотетическое присутствие.
Я молчу. То-есть, в письмах-оправданиях к коллегам и прочим светилам мировой науки я, конечно, машу хвостом, пририсованным мне неизвестным доброжелателем, и объясняю, что я - не я, но иногда это не помогает.
Слишком у меня редкая фамилия патамушта, а сочетание ивритского имени со славянской фамилией - и вовсе невероятные.
Вы вот что попробуйте для проверки: выложите в сеть четыре тысячи двести двадцать четыре Ивановых Петров Сидоровичей, специалистов во всех областях, от ядерной физики и до метения улиц метлой включительно - и увидите, что реакция прогрессивной общественности будет, в целом, нулевая. А тут наоборот.
Но в открытом интернете - я молчу. Креплюсь, кряхтю или приватно пишу письма протеста админам-модераторам. Чтобы объяснили всем, что друг степей калмык и я - две большие разницы. Войдите в мое положение... историк... у меня имя... меня знают... объясните людям...
Тьфу, бля.
...А разнообразные мои читатели только и делают, что присылают мне ссылки на новые вирши клыкастого калмыка, изложенные от моего собственного имени. Семью забросили, дом, работу - шарят по интернету и шлют мне, шлют, шлют, шлют, шлют ссылки.
Читаешь - и становится мне, ребята, дурно.
Типа, я - Бен-Ладан, Алоизович и Ильич, русофоб и антисемит в одном лице. И вообще - туши Россию, смерть пендосам, бей жидов и пидарасов, а славяне - курносые унтерменчи; и, кстати, преданный вам М.Г. - никто иной, как заслуженный кадровый офицер Моссада, целью жизни своей поставивший разжигание межнациональной розни на просторах СНГ, которые он в свое время предусмотрительно покинул.
...И не М.Г. он вовсе, а Борис Березовский, вещающий от имени Михаила Веллера! И живет он там-то и там-то (и адрес - не лондонского Абрамыча, а мой, причем настоящий - приложен, и фотография профиль и анфас приложены тоже).
А к фотографии приколота записка к коллегам по научной переписке, прямо по Пушкину - и вы, безграмотные скоты, осмеливаетесь вступать в пререкания со мною... с самим Балдою?
Я - перчитываю сказку о попе и работнике его Балде, но молчу.
А ведь с размахом человек работает...
Молчу. Скриплю зубами. И кто же ты такой, друг мой сирый?.. Кто тебя на свет родил? Как же тебе не совестно, по словам покойного Джека Лондона, просыпаться каждое утро с самим собой на подушке?..
...И тогда человек, чувствуя, что я - молчаливый истукан с острова Пасхи, но совершенно правильно предполагая при этом, что истукан при всей молчаливости принадлежит к племени Длинноухих (на острове Пасхи, не к ночи будь помянуты, жили-были два племени - Короткоухих и Длинноухих, и это истинная археологически-этнографическая правда), - тогда неуёмный этот человек от отчаяния делает ещё вот что.
Он пишет повесть и выкладывает её на модный литературный сервер. Он, человек, - писатель. Он, какатель и пИсатель, ещё и ПисАтель.
Он пишет фантастическую повесть, и мучается над нею, и над нею страдает (как все авторы), и главным героем - отрицательным, конечно, мерзким и гадким, как полузасохшая собачья блевотина - делает меня. Не под ником дурацким, как иные пишут - под моим именем и моей фамилией.
Сбылось. Увековечили в истории литературы.
А стиль!..
И вообще.
"...оказывается, Моше Гончарок, ловко прикинувшийся этаким соломенноволосым ангелочком, на самом деле, суть волк хищный, первым делом, после того, как благородный Лотман, сжалившись над белокурым агнцом, отпустил мальца восвояси на Шэньчжоу-6, тот абсолютно добровольно, без понуканий, написал на него вероломный донос в имперскую охранку, где не скупясь на художественные детальки и эпитеты, в мельчайших подробностях рассказал об Иосифе Лотмане и о том, что он собирается покуситься на Додика Бутмана, когда тот будет услаждать свой слух игрой канопусских скрипачей-виртуозов. Чубатый, соломенноволосый и щупленький, словно только что вылупившийся на белый свет цыплёнок, Моше Гончарок, был ещё совсем молоденьким пацанёнком лет пятнадцати. Это был всего лишь первый его вылёт "на дело" вместе с космомусорщиками и вполне возможно последний, так как взяли Моше "юнгой" временно, по настойчивому ходатайству его усатого дяди по материнской линии Ицхака Берлина, который внезапно приболел ангиной и по этой форс-мажорной причине не смог полететь с закадычными компаньонами в эту грабительскую экспедицию, как обычно. Конечно, толку от подобного помощника было с гулькин нос, но зато космическим мусорщикам не приходилось попусту волноваться насчет того, кого именно они взяли к себе в команду третьим, ведь возьми они какого-нибудь случайного человека "со стороны", то существовала совершенно реальная возможность нарваться на ряженого провокатора, агента имперской охранки, а такой коленкор был им вовсе ни к чему."
И вот, прочитав эту ахинею, я впервые за четыре года нашего молчаливого, но страстного общения понял, что, как Анатоль Франс, не могу молчать.
Потому что жажда славы застит взор, и друг степей, взалкав почета на литературном поприще, впервые открылся, назвав в исходных данных свои собственные имя, фамилию и даже, ебиёмать, отчество.
Православные и не очень, писатели с корочками или без оных, признанные Союзом писателей и не совсем - объясните мне в таком разе, что в этих случаях делать принято?
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Я поставлен на лист ожидания.
Шелл, а напиши мне картину: "Дракон, стоящий на Листе Ожидания" (если у тебя будет сопутствующее настроение, разумеется).
Мы вывесим её на третьем уровне моей Пещеры, в знаменитой на весь подземный мир Вороньей галерее. Её заполняют картины известнейших мастеров королевства белых гномов - традциционных сторонников импрессионизма; художников-каннибалистов из Соединенных штатов альвконнуров, склонных к самоедству и самоанализу что суть одно и то же, как говорил мне Великий Слепой за чашей фалернского вина; экспрессивных, но талантливых дамочек из Ведьминого круга; гениев-мизантропов из общин горных троллей - поклонников Дюрера.
Галереей руководит дух Иеронима Босха, так что в качестве вкуса авторов, повешенных в Галерее, можете не сомневаться.
Желающие быть повешенными в Галерее могут представить свои конкурентноспособные варианты "Дракона, стоящего на Листе Ожидания" пред светлые очи Комиссии по контактам, заседающей в Пещере раз в месяц по пятницам, сразу после выхода первой звезды.
Рекомендации:
Дракон должен быть минимально звероподобен, а также наделен человеческим взглядом, исполненным муки и ощущения смутных, не облаченных ни в какую форму надежд;
Лист Ожидания должен выглядеть свернутым свитком с древними, неудобочитаемыми письменами, попираемым левой задней лапой Дракона.
Победитель Конкурса, возможно, будет награжден неожиданным для него подарком.
-------
"Урфин Первый, могущественный Король Изумрудного города и сопредельных стран, Владыка, сапоги Которого попирают Вселенную".
-Сначала пусть этот титул научатся произносить придворные... Повторите, господин главный государственный распорядитель!
-Урфин Первый, могучий Король Изумрудного города и самодельных стран, сапоги Которого упираются во Вселенную...
-Плохо, очень плохо! Теперь - вы, смотритель лавок городских купцов и лотков рыночных торговок!
-Вас следует называть Урфин Первый, преимущественный Король Изумрудного города и бездельных стран, Которого сапогами попирают из Вселенной..."
читать дальшеЗа два года ничего не изменилось - кроме того, что дочка подросла и пошла в государственный детский сад, где в плане воспитательной работы в этот день детям рассказывают - в самых общих чертах - о том, что произошло в Европе в 1939-45 годах. Вчера Буся вернулась из сада с домашним заданием - просить родителей/дедушек/бабушек рассказать о каком-нибудь эпизоде, связанным с Катастрофой, касающимся нашей семьи. С таким же заданием разошлись по домам и другие дети. Сегодня на занятиях в саду каждый из них расскажет то, что услышал накануне от родственников.
Конечно, рассказывать будут лишь те, кому есть что рассказать - в группе есть две девочки, родители которых приехали из Эфиопии; так что о происходившем в Европе они, скорее всего, имеют смутное представление.
Прабабушка одной из них сказала, что максимум, что она может поведать внучке на смежную тему - это как в середине тридцатых в Аддис-Абебу вошли войска Муссолини, как покойный император объявил всеобщую мобилизацию, как десять тысяч негров, вооруженных ружьями эпохи англо-бурской войны и кремневыми мушкетами, пытались атаковать итальянские танки, как с самолетов расстреливали беженцев и сбрасывали бомбы с горчичным газом на вооруженное луками и копьями народное ополчение...
Я не хочу рассказывать своему ребенку о том, что знаю сам. О моем прадеде, закопанном живьем в белорусском местечке - вместе со всем местечком.
Как в Красноставе, на Волыни, четко выполнив приказ, на этот день выполнив спущенную сверху разнарядку по трупам, и тщательно проверив обваливающиеся углы свежей, еще ходящей ходуном братской могилы, вышел перед строем своих солдат и, поблагодарив за службу, застрелился эсэсовский офицер.
О восьмилетнем мальчике Адаме из Белостока, который убежал в лес, вырвавшись из общей колонны конвоированных на расстрел, и жил в этом лесу, и прятался там пять лет, боясь заходить в деревни, вырыв себе в чаще берлогу, - так что когда уже в июне сорок пятого его поймали советские солдаты, он ничего не понимал, кричал по-звериному, скалил зубы, как волк, ворчал как медведь. Он до сих пор ничего не понимает и думает, что живет в лесу, хотя живет он в благоустроенной палате дома для умалишенных, в тихом городке провинции Виннипег, Канада, - семидесятипятилетний мальчик Адам, двоюродный брат моего тестя.
О шестнадцатилетней Мэре, которую в августе сорок первого привязали за косы к "тигру" сзади и пустили танк вперед малой скоростью - километров так двадцать пять в час, не больше. В пямять о той Мэре, навсегда оставшейся шестнадцатилетней, бабке моей жены, названа наша Мэра, родившаяся после войны Софина сестра, толстозадая, крикливая и глупая.
Я многое мог бы рассказать дочке, но не хочу. Я думаю, что она должна ещё подрасти для такого. Я понимаю воспитательницу нашего детского сада, родители которой приехали из Венгрии; наверное, ей самой тоже есть что рассказать детям, - о пережитом ими пешем марше Смерти этапированных в Освенцим, о собственной бабке, которая сошла с ума, впала в детство прямо в колонне, и писала под себя на ходу, и хныкала, как маленькая, и просила своих детей, шедших рядом: "Я хочу к маме... Возьмите меня на ручки..."
Да, я понимаю нашу детсадовскую воспитательницу. Но я не могу рассказывать это собственному ребенку. Единственное, что я могу - это поправлять её, когда, рассказывая об этом Дне, она говорит "немцы", - и следить за этим, и объяснять ей, что - "не немцы, а нацисты".
Конечно, гораздо легче сказать "немцы", чем объяснить пятилетнему ребенку, что такое нацисты.
А в десять утра сегодня на улицах наших городов опять выли сирены, и я снова, как каждый год в этот день, прихватив пиджак с сигаретами, вышел на трассу и стоял навытяжку две минуты, сняв очки, щурясь в асфальтово-серое небо, следя за всполошенными, беззвучно метавшимися птицами. И стоял транспорт, и выходили из-за руля, хлопнув дверцей, водители, и вставали навытяжку, склонив головы, и пешеходы вокруг стояли, и стояла эти две минуты вся страна - европейцы и азиаты, белые и черные, у кого кто-то погиб в Катастрофе, и те, у кого никто не погиб, - и стоял на этот раз неподвижно рядом со мной, склонив голову, даже какой-то араб. Хотя я не мог заглянуть ему в голову и узнать, что он думал в эти минуты - может быть, он был счастлив.
И всё было, как всякий раз, как ежегодно в этот день, только сегодня я подумал почти по формуле ночной пасхальной бенедикции - чем он, этот день, отличается от всех других дней в году?
И вот, совершенно для себя отчетливо, за все годы звучания сирены впервые, сегодня я с пугающей ясностью понял: тем, что - да, оно не должно повториться, но - может.
Я вспоминаю рассказы бабушки, что она была одиннадцатым ребенком в семье; но не это интересно, а другое.
читать дальшеПрадедушка в начале прошлого века работал на железной дороге в какой-то очень незначительной должности, типа кондуктора, и с большим или меньшим успехом кормил 11 детей плюс неработавшую жену; а я в моей семье был первым и последним ребенком, и то папа с мамой до сих пор вспоминают, как им тяжело было меня растить. При том, что папа работал вовсе не кондуктором на железной дороге, и мама вовсе дома не сидела, а совсем наоборот: оба были инженерами.
А мой дедушка рос в крестьянской семье в Поволжье девятым ребенком, и его родители не жаловались, как тяжело было - просто, значит, его папа пахал землю, а мама сидела, значит, дома. И рожала. И вот дедушка вырос, и стал профессором, и было у него всего двое детей, обе дочки: моя мама и ее сестра. Так, представьте, дедушка-профессор всю жизнь вспоминал, до чего ему было тяжело их растить, целых две штуки.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
*Ну вот, начинается.
Теперь, чтобы приехать в Россию на четыре недели, нужно официальное приглашение, желательно от ближайших родственников. На три недели приглашения не нужно, а на четыре - нужно. Почему так? Логики искать не следует.
Положено патамушта. Кем положено, для чего, чем отличается 21 день от 28-и, в чём суть - никого не интересует. Патамушта.
Какая форма приглашения? Нужен ли оригинал - или можно прислать письмо в электронном виде? А как же тогда с подписью? Тоже никого не интересует. Бедные мои ближайшие родственники.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
Ночью приснились цунами в три этапа: сперва надвинулась волна с невысокий дом, потом со шпиль Петропавловки, напоследок - как у Айвазовского и даже выше. А у меня для самозащиты был один только зонтик.
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришёл с холмов... (Р.Л.Стивенсон, "Реквием")
***
Тончайшая, давнишняя, тщательно вынашивавшаяся к завтрашнему дню рождения настройка на создание мифа о непознанной окружающими, зеленоглазой валькириево-аленушкино-гелломастеромаргаритовской ведьме разбилась о лодку быта (которая, по молодому Маяковскому, в свою очередь тоже обо что-то разбилась).
Я могу (на)писать о несчастной ведьме. Я не умею писать о ведьмах счастливых.
Вообще о счастливых людях (равно как о счастливых нелюдях), писать не умею.
Глупо как-то писать о счастливых - зачем? Свадебным пиром и усами, по которым текло, а в рот не попало, издревле кончались все сказки.
***
Прилежная (в конечном результате этого начинания, как и в результатах почти всех других начинаний, - не сомневаюсь! Такова уж твоя природная хватка тибетского барса, породнившегося с тибетским же яком) Ученица, передала ли ты дражайшему Учителю мои поклоны и сожаления?
P.S.: мяукающе-завывающие тембры языка Поднебесной, из коего знаю я, аз недостойный, каких-то пятнадцать слов, всегда ассоциировались у меня с таковыми тембрами языка народа Голованов-киноидов.
Ср.: "...с восхищением, переходящим в благоговение, наблюдал, как этот юноша с нежным ликом романтического поэта вдруг дико выкатил глаза и, свернув изящные губы в немыслимую трубку, защелкал, закрякал, загукал, как тридцать три голована сразу (в мертвом ночном лесу, у развороченной бетонной дороги, под мутно фосфорецирующим небом Саракша)"